ФУНКЦИОНАЛЬНЫЕ РАЗНОВИДНОСТИ ЯЗЫКА

Многие исследователи — и те, которые сомневались в существовании особых функциональных стилей языка, и те, которые стремились определить эти стили,— отмеча­ли, что ни одна разновидность языка не обладает такими средствами, которые не могли бы быть использованы в другой. Для первых это обстоятельство служило доказа­тельством того, что «языковых стилей» в действительно­сти не существует, для вторых случаи использования эле­ментов «разных стилей» в определенных текстах были материалом для наблюдений над особой ролью тех же са­мых элементов при различном их стилистическом приме­нении.

Так, приведя отрывок из сочинения И. М. Сеченова «Рефлексы головного мозга», в котором явно слышатся интонации разговорной речи, Ю. С. Сорокин обосновывал тезис о том, что не существует особого «научного стиля языка». Только в конце отрывка «как будто бы являют­ся отдельные признаки того, что обычно характеризуется как особый научный стиль языка: применение специаль­ных терминов и слов книжного характера, характерные логизированные построения обобщающих предложений. Но ведь выходит, что признаки этого особого «стиля» вы­ступают эпизодически, их нужно выискивать в общем кон­тексте, нарушая его индивидуальность, целостность, т. е. именно то, что и создает понятие стиля» ¹.

Возражая Ю. С. Сорокину и приведя другой отрывок из того же сочинения Сеченова, Р. А. Будагов писал: «Нельзя действительно не обратить внимания на широ­кое использование в этом отрывке элементов разных язы­ковых стилей: стиля художественного повествования, на-

¹ Ю. С. Сорокин. К вопросу об основных понятиях стилистики.— ВЯ, 1954, № 2, стр. 75-76.

42

учного исследования, особые интонации разговорной речи и т. д. Стоит только проанализировать примеры, взя­тые как бы из самой жизни («живет человек в комнате»), вопросно-ответный характер построения многих рассуж­дений, эмоциональные восклицания («конечно, нет») и многое другое. Однако нельзя не заметить и другого (и это главное): все эти, казалось бы, разнородные элемен­ты стиля направлены к единой цели, все они под­чинены, как низшее высшему, стилю научного изложения, который по замыслу ав­тора должен и отразить ошибочные умозаключения, и убедить читателя в справедливости авторского заключе­ния. Отсюда и замечание Сеченова о том, что все срав­нения и наблюдения он хочет выразить «физиологическим языком», т. е. стилем научного изложения. Отсюда и строго логичная последовательность изложения, и нали­чие в самом изложении некоторых терминов. Этим же оп­ределяется стройность конечного вывода («характер ощу­щения видоизменяется с переменой физиологического со­стояния нервного центра»).

Разумеется, все эти особенности научного стиля Сече­нова тесно связаны с особенностями самой науки, кото­рая требует логически последовательного и стройного из­ложения. Но в этом стиле научного изложения есть и свои, чисто языковые особенности: развернутая система сочинительных и подчинительных союзов, своеобразие вводных слов (во-первых, во-вторых), наличие определен­ных терминов (физиологическое состояние, нервный центр, рефлекс) и т. д.» ².

Отметив, что такие же средства могут встретиться и в других стилях, Р. А. Будагов сформулировал положе­ние об особой функции языковых средств в различных типах речи следующим образом: «Дело не в том, насколь­ко те или иные стилистические средства языка «неповторимы». Таких «неповторимых» стилистических ресурсов в языке нет или почти нет. Проблема, однако, заключа­ется в том, каковы функции выразительных средств язы­ка в том или ином языковом стиле.

Подобно тому, как точность в языке художественной литературы может преследовать совсем другую цель, чем точность в стиле научного изложения, подобно этому и

² Р. А. Будагов. О языковых стилях.— ВЯ, 1954, № 3, стр. 61.

43

«художественность» («образность») в разных стилях языка преследует разные цели. Сеченову образность стиля нужна как бы для предварительной подготовки его ос­новного научного тезиса (в приведенном отрывке: «ха­рактер ощущения видоизменяется с переменой физиоло­гического состояния нервного центра»), Пушкину образ­ность выражения «мальчишек радостный народ коньками звучно режет лед» нужна уже для другой цели: для осо­бого «видения» окружающего, для передачи шума и га­ма весело катающихся на льду мальчуганов» ³.

К важному вопросу о повторимости и неповторимо­сти языковых признаков различных стилей нам придет­ся еще вернуться, пока же нужно обратить внимание на следующее.

В этом споре обсуждается вопрос о стилях языка, между тем исследователи обращаются к стилю опреде­ленного текста. Совершенно ясно, что язык проявляет­ся в текстах, что об особенностях языка мы и узнаем из текстов, из речи. Но почему в процессе спора как бы ставится знак равенства между понятиями «научный стиль языка» и «научный стиль произведения»? Ведь конструируя, например, понятие «синоним», мы не ста­нем опровергать существование синонимов только на том основании, что в том или ином тексте слова, причисляе­мые к синонимам, могут быть употреблены в противо­поставлении (ср. известный пример: «У нее не глаза, а очи»). Если можно говорить о «стиле реализма», о «стиле романтизма», так же как о «стиле такого-то писателя-реалиста», о «стиле такого-то писателя-романтика», хотя осо­бенности стиля этих писателей не полностью соответст­вуют нашему представлению о реализме или романтизме, то это, по-видимому, потому, что понятия «реализм», «ро­мантизм» являются абстракцией, основанной на реальных текстах, демонстрируемой этими текстами, но, конечно, не сводимой к какому-либо из них.

Для того чтобы доказать, что какое-либо понятие пред­ставляет собой не абстракцию, а фикцию, разумеется, не достаточно рассмотреть какие-то отдельные примеры.

Показательно, что, определяя языковые признаки то­го или иного стиля, исследователи чаще всего определя­ют признаки «идеального» образца этого стиля, стиля как

³ Р. А. Будагов. Указ. соч.

44

совокупности известных норм, которые на самом деле далеко не полностью реализуются в конкретных текстах.

Вот, например, как И. Р. Гальперин характеризует «стиль научной прозы». «Ведущим признаком этого стиля, — пишет он, — нужно признать терминологичность сло­варного состава. Во всяком⁴ специальном тексте ведущим признаком системы выступают не только термины и терминологические сочетания, но и так называемый общий специальный словарь. Это обычно слова и словосо­четания, лишенные какой-либо эмоциональной окраски, на которые контекст влияет лишь в одном направлении, а именно в направлении реализации только одного значения слова, если оно многознач­но, и притом основного, предметно-логического значения этого слова. Специальный и терминологический словарь стиля научной прозы всегда представляет собой величину известную. Предсказуемость его велика. Заметим, что случаи появления нового, неожи­данного термина в тексте чрезвычайно редки; их появление всегда настолько подготовлено предшествующим кон­текстом, что рождение нового термина воспринимается как закономерность. Такое рождение нового термина обычно появляется в той части сообщения, которое на­зывается выводами» ⁵.

Нетрудно заметить, что в приведенном высказывании отмечены действительно основные черты стиля научной прозы. Однако это не черты конкретных проявлений этого стиля в отдельных текстах, имеющих научный ха­рактер, а определенные нормы стиля. Ведь до­статочно обратиться к лингвистическим текстам, что­бы заметить, что в значительной их части термины никак не предсказуемы, а специальный словарь далеко не «всегда представляет собой величину известную». Кстати, в самом цитированном отрывке дважды употреблено выражение «рождение нового термина», где значение слова рождение, очевидно, не совсем соответствует реализации основного, предметно-логического значения слова. Согласно современным толковым словарям основным значением этого слова признается «появление на свет в

⁴ Здесь и дальше разрядка (передано курсивом – ред.) моя.— Д. Ш.

⁵ И. Р. Гальперин. К проблеме дифференциации стилей речи. «Проблемы современной филологии». М., 1965, стр. 69.

45

результате родов», а то, которое здесь реализовано («возникновение, появление») квалифицируется как «переносное». Совершенно ясно, что анализ других научных текстов позволил бы обнаружить немало примеров подобного словоупотребления, среди них и такие, где метафорич­ность значения гораздо ощутимей⁶. Эти примеры могли бы отчасти характеризовать индивидуальный научный стиль отдельных авторов; они, разумеется, никак не могли бы отразиться на общей характеристике научного стиля, существенные признаки которого отмечены в цитирован­ном отрывке.

Все это свидетельствует о том, что наше представле­ние о стиле существует как представление об определен­ной системе норм, от которых, как от всяких норм (язы­ковых), владея ими, можно в известных случаях отсту­пать.

Наше знание языка с его нормами и наше владение им определяется, конечно, речью, которую мы слышим, и текстами, с которыми нам приходится знакомиться. Обычно мы с детства слышим самую различную, в том числе соответствующую и не соответствующую литера­турным нормам, речь, так же как и тексты, с которыми мы сталкиваемся, различны в этом плане. Если у носителя языка вырабатывается более или менее отчетливое (осознанное или неосознанное) представление об определенных языковых нормах, то, конечно, не потому, что он встречается только с речью, соответствующей этой норме. В условиях современного общества, современной литературы такая ситуация невозможна.

⁶ И. Р. Гальперин указывает дальше на «образность речи» как на «факультативный признак» стиля научной прозы, «система» которой «не покоится на фундаменте образности», однако образность «может в ней появляться в каких-то ограниченных пределах». «Образные выражения в стиле научной прозы не несут в себе гносеологических функций. Они выступают лишь как синонимические варианты логических языковых единиц, придающих высказыванию более живой, эмоциональный характер» (Указ. соч., стр. 70—71). Таким образом, «образность» и даже «эмоциональность» все же входят, по мнению автора, в «стиль» научной прозы, правда на правах «факультативных призна­ков». Думается, что такого рода «признаки» — это уже не признаки стиля как такового, а признаки конкретных текстов. В отстраненности от таких признаков и заключается коренное отличие функционального «стиля» от его проявлений в отдельных произведениях.

46

Разумеется, нельзя недооценивать и роль школы, а также средств массовой информации в выработке не только представления о нормах общелитературного язы­ка в целом, но и представления об известной дифференцированности этих норм, зависящей от условий и целей применения языка.

На связь понятий «стиль языка» и «литературная норма» неоднократно указывал В. В. Виноградов. Он пи­сал в одной из своих статей: «Функциональное многооб­разие применения литературного языка ведет к функцио­нально ограниченным или стилистически обоснован­ным — возможным или допустимым — вариациям литературно-языковой нормы. Таким образом, проблема раз­вития и нормализации литературного языка неразрывно связывается с вопросом о его «стилях» или функционально-речевых разновидностях, закрепленных за теми или иными общественными сферами его употребления»⁷.

Подчеркивая, что «процесс становления общенацио­нальных норм не сводится к выработке правил произно­шения, употребления слов и их форм, построения пред­ложений», А. И. Горшков правильно, на наш взгляд, отметил, что «решающую роль играет установление опре­деленных отношений и взаимосвязей между всеми разно­видностями этнического языка, прежде всего между на­иболее общими и сложными разновидностями - литера­турной (называемой обычно литературным языком) и «нелитературной»... В целях удобства описания нормы, разумеется, могут быть «разнесены» по отдельным уров­ням. Но реально, в тексте, нормы существуют только во взаимосвязи и взаимообусловленности. Характер текста зависит от тех отношений, которые существуют в данную эпоху между разновидностями языка как системы систем и которые так же нормированы, как нормированы отно­шения между языковыми единицами в тексте и как нор­мированы сами языковые единицы. Отсюда вытекает, что нормы охватывают не только отдельные языковые еди­ницы, но и закономерности организации этих единиц в пределах текста, а также закономерности организации

⁷ В. В. Виноградов. О понятии «стиля языка» (применительно к истории русского литературного языка).- Изд. АН СССР, ОЛЯ, 1955, вып. 4, стр. 306.

47

разновидностей языка в пределах языка как системы систем»⁸

«Вариации» литературно-языковой нормы, о которых писал В. В. Виноградов, закрепляются, естественно, в речи, в текстах. Это не значит, что все тексты прямо и непосредственно отражают нормы того или иного «стиля», той или иной функционально определяемой разновидно­сти языка. Однако «абстрактность» понятия «стиль язы­ка» вряд ли было бы оправданно интерпретировать как не­зависимость этого понятия от конкретной речевой дейст­вительности. Между тем такая точка зрения высказыва­лась при обсуждении вопроса о стилях языка. Так, исходя из того, что «стиль — это идеальный гипотетический конструкт лингвистики», Ю. М. Скребнев стремится доказать, что выделение стилей не может быть основано на наблюдениях над реальным функционированием языка.

Считая, что «конструктивным объектом (собственным предметом лингвистики) является язык-схема, язык как научная абстракция», «наряду» с которым «существует язык - естественный объект: совокупность некоторых психических величин (говоря упрощенно — ассоциаций знаков и вещей), имеющая социальную значимость.»⁹ Ю. М. Скребнев отрицает зависимость стилей от «языковой действительности». Он пишет так: «История станов­ления стилистики характеризуется непрекращающейся борьбой мнений по вопросу об оптимальной номенклатуре стилей. Участники дискуссий явно руководствуются пониманием стиля как обобщения, однозначно диктуемого исследователю самой языковой действительностью. Одна­ко, являясь теоретически непроницаемыми, стили не обладают в то же время свойствами естественной дискретности, непосредственной данности. Они условно, т. е. относительно произвольно, вычленяются из континуума функциональных различий на основе экстралингвисти-ческих данных (социальных, психологических и т. п. характеристик речевых типов, использующих соответствующие

⁸ А. И. Горшков. Литературный язык и норма (на материале истории русского литературного языка). «Проблемы нормы в славянских литературных языках в синхронном и диахронном аспектах». М., 1976, стр. 198-199.

⁹ Ю. М. Скребнев. Некоторые понятия стилистики в свете дихотомии «язык — речь». «Сб. научных трудов МГПИИЯ им. Мориса Тореза», 1973, вып. 73, стр. 84—85, 86.

48

подъязыки), в связи с чем их гипостазирование не может считаться чисто лингвистической процедурой. Язык поддается членению на подъязыки любого масштаба; постулирование той или иной системы подъязыков и стилей определяется и оправдывается задачами исследования.» ¹⁰

Нетрудно согласиться с тем, что лингвистическое описание языка неизбежно является схематичным. Иногда подобное представление отпугивает некоторых лингвистов, и раздаются голоса, что предлагаемая схематизация тех или иных участков языка якобы «обедняет язык». Разумеется, любая схема может оказаться плохой или хорошей, правдивой или ложной, но в принципе никакая схема не может «обеднять язык», хотя она, конечно, «беднее» языка, как, например, всякая географическая карта беднее отображенной на ней местности. Никому, однако, не приходит в голову сетовать на то, что она «обед­няет» природные ландшафты, и никто не сомневается в пользе карт самых различных типов.

Вместе с тем, наверно, несколько странно звучало бы утверждение, что географическая карта страны «сущест­вует наряду» с самой этой страной. Точно так же пред­ставляется странной мысль о существовании естественно­го языка наряду с «языком-схемой», «языком-абстракцией», «конструктивным объектом». Очевидно, правиль­ней считать, что наблюдения над «текстами», корректируемые собственной интуицией исследователя, дают возмож­ность иметь дело с самим «естественным языком», а язык-схема, язык-конструкт — это уже результат научного познания первого, его отображения в лингвистическом описании.

Всякое описание (в общем чего бы то ни было) является в известном смысле абстракцией, так как предпола­гает отвлечение от некоторых свойств описываемого предмета или явления с целью выделения наиболее сущест­венных признаков. Но вряд ли уместно считать, что науки исследуют описания своих объектов, а не самые объекты. Было бы печально, если бы лингвистике принадлежала совершенно особая в этом отношении роль.

Устанавливая стили современного литературного языка, мы должны, очевидно, исходить из особенностей его реального функционирования в различных ситуациях ре-

¹⁰ Там же, стр. 87.

49

чевого общения, из различий в той коммуникативной направленности, которые при этом обнаруживаются. Понят­но, всякое деление речевого континуума условно, тем на­стоятельнее необходимость попытаться найти в структу­ре самого речевого акта, по-разному в разных условиях отражающей основные коммуникативные свойства языка, основания для такого деления.

Владеющие литературным языком всегда стремятся перейти от одного типа речи к другому в зависимости от меняющихся условий речевого общения, точно так же, как носители диалекта нередко при разговоре с «посто­ронними» переходят на литературную речь. Другое дело, насколько это удается им. Предположение о том, что об­разованный носитель литературного языка активно ис­пользует в нужных случаях различные речевые стили, оказывается иллюзорным. Как показывают наблюдения (и специальная проверка), только немногим говорящим удается построить свою речь в полном соответствии со всеми требованиями каждого стиля. Однако представле­ние об этих требованиях и несоответствии им каких-то отрезков речи присутствует у большинства. Вопросы го­ворящих, обращенные к компетентным, по их мнению ли­цам, вроде таких, «Как это нужно сказать?», «Как напи­сать об этом?» (например, в заявлении) или сетования «Не могу выразить это по-научному» и под. показывают, что норма того или иного типа речи существует неза­висимо от полноты ее проявления в каком-то конкретном случае.

Выделение основных функциональных разновидностей языка нецелесообразно связывать, таким образом, с тре­бованием полного соответствия им всех конкретных тек­стов, по предположению представляющих данную разно­видность. Как далеко не все конкретные тексты во всем соответствуют нормам литературного языка, что не де­лает понятие нормы или даже самого литературного язы­ка фикцией, так, по-видимому, далеко не во всех текстах, например, на научные темы реализуются все особенно­сти, которые можно приписать «научному стилю».

Если можно говорить о разновидностях языка, то конкретные тексты или высказывания, по-видимому, дол­жны рассматриваться как их (частичная) реализация, а не первооснова.

Такое понимание было до некоторой степени намечено

50

в учении В.В. Виноградова о стилях языка и стилях речи, только из-за сложности и известной противоречи­вости формулировок оно не получило однозначной интер­претации.

Так, в обширной статье «Итоги обсуждения вопросов стилистики» ¹¹ В. В. Виноградов подчеркивал необходи­мость различения понятий «стиль языка» и «стиль речи», отметив, что «понятие «стиля языка» и понятие «стиля речи» остались в результате дискуссии не вполне уточ­ненными и совсем не разграниченными», что «вопрос о разграничении понятий «языковой стиль» и «стиль речи», по-видимому, представлялся второстепенным и даже из­лишним многим участникам дискуссии» ¹². Вместе с тем, формулируя свое новое (по сравнению с данным им прежде и использованным многими участниками дискус­сии) определение «стиля», В. В. Виноградов как будто иг­норирует свое же повторяемое в этой статье требование («...самый термин «стиль языка» требует уточнения. Его нельзя смешивать с термином «стиль речи», если призна­вать необходимость разграничения понятий языка и ре­чи»¹³). В статье дано определение просто «стиля», безо всякого указания, речевой или языковой «стиль» имеется при этом в виду: «Стиль, - это общественно осознанная и функционально обусловленная, внутренне объединенная совокупность приемов употребления, отбора и сочетания средств речевого общения в сфере того или иного обще­народного, общенационального языка, соотносительная с другими такими же способами выражения, которые слу­жат для иных целей, выполняют иные функции в рече­вой общественной практике данного народа. Стили, нахо­дясь в тесном взаимодействии, могут частично смешива­ться и проникать один в другой. В индивидуальном упо­треблении границы стилей могут еще более резко сме­щаться, один стиль может для достижения той или иной цели употребляться в функции другого» ¹⁴.

Непосредственно вслед за этим говорится о «стилях речи»: «Справедливо отмечалось, что степень индивиду­ального своеобразия стилей речи неодинакова. В таких разновидностях письменно-книжного речевого общения,

¹¹ ВЯ, 1955, № 1, стр. 60—87.

¹² Там же, стр. 75.

¹³ Там же, стр. 71.

¹⁴ Там же, стр. 73.

51

как деловая бумага, техническая или служебно-административная инструкция, информационное сообщение в га­зете, даже передовая, индивидуально-стилистическое от­ступает перед стандартом, типической нормой или основ­ной тенденцией привычной, установившейся формы сло­весного изложения» .15

Позднее В. В. Виноградов писал так: «Если исходить из понимания общей структуры языка как «системы си­стем» (что вызывает отдельные возражения, не всегда достаточно обоснованные), то стиль языка - это одна из частных систем (или «подсистем»), входящих в общую систему. Понятие «стиля языка» в основном определяет­ся теорией функций языка и их реальным разграничени­ем. В этом аспекте стиль языка - это структурный облик функции языка в ее многообразных проявлениях». ¹⁶

Дальше упоминаются «социальные стили речи», ко­торые определяются как «способы употребления языка и его стилей в разных видах монологической и диалогиче­ской речи и в разных вызванных или кодифицированных общественным бытом композиционно-речевых системах (официальный доклад, лекция, приветственное слово, заявление и т. п.)...».17

О стилях современного русского языка говорится следующее: «Эти стили обычно называются функциональными, например, разговорный, противопоставленный книжному вообще и отграниченный от других стилей языка коммуникативно-бытовой функцией, поэтому в этой сфере иногда выделяются обиходно-бытовой и обиходно-деловой стили; научно-деловой, специальный, определяющийся своеобразными свойствами и принадлежностями научно-коммуникативной функции; газетно- или журнально-публицистический, выделяющийся по характерным качествам и приметам агитационно-коммуникативной функции; официально-канцелярский или официально-документальный и нек. др. (например, парадно-риторический, художественно-изобразительный». Тут же В. В. Виноградов указывает на возможность установления иного соотношения стилей: «Можно — в связи с различиями понимания основных функций языка — представить и иное соотно-

¹⁵ ВЯ, 1955, № 1, стр. 73.

¹⁶ В. В. Виноградов. Стилистика. Теория поэтической речи. Поэти­ка. М.,1963, стр. 201.

¹⁷ Там же, стр. 202.

52

шение стилей. При выделении таких важнейших общественных функций языка, как общение, сообщение и воз­действие, могли бы быть в общем плане структуры язы­ка разграничены такие стили: обиходно-бытовой стиль (функция общения); обиходно-деловой, официально-документальный и научный (функция сообщения); публицистический и художественно-беллетристический (функция воздействия)» 18

В книге сказано о необходимости «установить и описать главные структурные типы стилей, активно взаимодействующих в системе русского литературного языка современной и предшествующих эпох», однако принципы и приемы такого описания никак не намечены, поэтому трудно судить о том, каким представлялось В. В. Виноградову исследование названных им разновидностей языка. Но сформулированное в книге определение, несомненно, заслуживает внимания. Определение стиля как частной системы языка, категории, определяемой функциями языка, представляется наиболее близким к его адекватному пониманию.

Мысли В. В. Виноградова о стилях языка и стилях речи были развиты в работах А. К. Панфилова¹⁹. По мнению А. К. Панфилова, концепция В. В. Виноградова может быть положена в основу дальнейших разысканий в области стилистики. Следуя за В. В. Виноградовым, А. К. Панфилов определяет языковой стиль как подсистему языка, имеющую ограниченное и обусловленное специальными задачами употребление, обладающую специфическими языковыми средствами. Речевые стили развиваются на базе языковых стилей, причем многие из них используют не один, а несколько языковых стилей, а также и те средства, которые остаются за пределами собственно литературного языка. Однако непременным условием существования языкового стиля является существование такого речевого стиля, в котором он представлен в более или менее «чистом» виде. В «чистом» виде публицистический языковой стиль, отмечает автор, представлен в речевых стилях лозунга, передовой газетной

¹⁸ Там же, стр. 6 - 7.

¹⁹ Обобщением этих положений явилась докторская диссертация А. К. Панфилова «История становления публицистического стиля современного русского литературного языка» (М., 1974, машинопись).

53

статьи, пропагандистской статьи и т.д., в то время как речевые стили фельетона, репортажа и т. п. опираются не на один, а на несколько языковых стилей.

Определяя функциональный стиль языка как особую языковую подсистему, А. К. Панфилов выделяет в современном русском литературном языке следующие стили: официально-деловой, научный, производственно-технический, публицистический и разговорный. Состав языковых стилей не остается неизменным. Так, А. К. Панфилов отмечает, что в эпоху классицизма и сентиментализма в языке художественной литературы использовались специфические слова, формы слов, конструкции, что дает возможность говорить о соответствующем стиле; в состав стилей русского литературного языка XIX в. и начала XX в. входил «парадно-риторический стиль», обладающий своими специфическими средствами (лексическими, фразеологическими, морфологическими, синтаксическими и орфоэпическими). А. К. Панфилов подробно останавливается на характеристике публицистического стиля языка, считая, что в отличие от других книжных стилей языка (официально-делового, научного и производственно-технического) его «языковые средства рассчитаны не только на сообщение, но и на эмоциональное воздействие». Этим качеством он сближается с «разговорным стилем», из которого постоянно заимствует некоторые лексико-фразеологические и синтаксические средства. Значительное количество слов, специфических для публицистического стиля, имеет экспрессивно-оценочный характер. Автор проводит решительное разграничение между языком публицистики и публицистическим стилем языка. В публицистике обнаруживаются различные стили речи, только некоторые из них опираются на «публицистический функциональный стиль языка», другие же «не связаны какими-то ограничениями в смысле использования всех богатств общенародного языка» (стр. 103). «Собственно публицистические слова и выражения употребляются здесь нечасто» (Там же).

Одним из главных вопросов, на который в работе нет ответа, представляется вопрос о критериях выде­ления «стилей языка» и «стилей речи». Если публицистический стиль представляет собой «подсистему языка» (подобно другим функциональным стилям языка), как утверждает автор, а многие речевые стили в области пуб-

54

лицистики используют также другие (или даже в с е стили языка), то остается не совсем понятным, что же объединяет (и объединяет ли что-нибудь) соответствующие произведения в языковом плане. Неопределенным остается и понятие «подсистемы языка» в данном контексте. Не совсем понятно также, как именно на основе пуб­лицистического стиля языка формируются публицистиче­ские стили речи, если принять во внимание такие ут­верждения автора: с одной стороны, «на базе языковых стилей возникают и развиваются многочисленные стили речи», с другой — «при отсутствии речевых стилей, кото­рые тот или иной языковой стиль представляет в его «чистом» или «почти чистом» виде, само существование этого языкового стиля становится невозможным».

Таким образом, попытка развить учение о стилях языка и стилях речи не привела к окончательным результатам. Рассмотренное исследование показывает, что без подлинного выяснения внутренне присущих языку функций, т. е. функций, обусловленных самим устройством язы­ка как средства общения, понятие «стиль языка» оста­нется такой же эмпирически конструируемой катего­рией, как и «стили речи», причем, вопреки утверждению автора, целиком выводимой из обобщенного представления последних, т. е. на основе некоторой перегруппировки субъективно по существу выделенных их признаков.

Такое представление о стилях языка оставляет, в конечном счете, неразрешимым вопрос о реальном существовании того или иного стиля.

Так, например, А. К. Панфилов утверждает, что «о существовании публицистического языкового стиля как единой и целостной языковой подсистемы» применительно к дооктябрьскому периоду говорить нельзя, поскольку «в обществе с антагонистическими классами не было и не могло сформироваться системы средств публицистического выражения, общей для всех носителей языка» (стр. 296).

Выдвинутый довод можно признать или не признать убедительным, но ясно, что он никак не вытекает из того понимания «стиля языка», на котором основывается автор исследования. Ведь существованию научного стиля не препятствует то обстоятельство, что многие термины науки (взять хотя бы стилистику) осмысляются разны-

55

ми исследователями по-разному, что каждая наука обладает своей терминологией, различные направления в науке (например, в науке о языке) часто пользуются различными (и различно толкуемыми) терминами и т. д.

Для решения вопроса о функциональных разновидно­стях языка, несомненно, имеет значение не только уста­новление стилистической приуроченности различных язы­ковых средств, но и обнаружение в основных категориях языка возможности (или даже необходимости) его раз­личного проявления в зависимости от различных условий речевого общения, т. е. различных условий его функционирования. Функционирование языка, как уже отмечалось выше, определяется тем, что всякое высказывание от кого-то исходит, к кому-то направлено и является вы­сказыванием о чем-то, что локализовано во времени и пространстве ²⁰.

Как говорилось об этом выше, то обстоятельство, что в каждое высказывание вовлечены три стороны, дает воз­можность говорящему разнообразно варьировать их соот­ношение при помощи собственно языковых средств. Это варьирование осуществляется в любом типе высказыва­ния, будучи отражением его смысла или избираемой го­ворящим формы выражения. Но в известных случаях указанное соотношение приобретает уже обязательный, стандартизованный характер, в силу того что само содержание и направленность высказывания, так же как структура речевого акта, предопределяют данное соотношение.

Если это так, то, следовательно, соответствующие типы высказываний реализуют те общие возможности применения языка, которые обусловлены его внутренним устройством, заключающемся, в частности, во взаимозави­симости трех включаемых в его систему при ее реали­зации сторон.

Абстрактная схема соотношения этих сторон довольно естественно ложится на реальные соотношения, существующие в современном языке. Видимо, известным под­тверждением мысли о том, что язык на современном эта-

²⁰ Понятно, что возможность высказывания, например, с неопределенным или обобщенным временным значением не противоречит этому, поскольку эти значения также определяют отношение ко времени.

56

пе его развития действительно реализует те возможности, которые заложены в самом его устройстве, можно считать сравнительно одинаковую стилистическую дифференциа­цию всех современных развитых литературных языков. Причина этого, конечно, кроется в экстралингвистических факторах, но, как известно, те же самые внешние факто­ры не непременно приводят к одинаковым результатам в разных языках, если в них самих, в самой их структуре нет предпосылок для одинаковой реакции на внешние импульсы.

Напротив, когда различные языки обнаруживают что-то общее в своем устройстве, их реакция на внешние импульсы бывает во многом одинаковой.

Поскольку выше речь шла о самых общих особенно­стях языка, особенностях, присущих любому языку, слу­жащему средством общения (а языков, лишенных этой функции, нет), естественно предположить, что в более или менее сходных исторических условиях они должны быть представлены теми же самыми разновидностями. Это отметил еще В. В. Виноградов: «При всем различии кон­кретно-исторических условий развития стилей в том или ином языке и при глубоких своеобразиях систем стилей в разных языках, по-видимому, есть нечто общее в про­цессах стилистической дифференциации литературных язы­ков в периоды национального их развития» ²¹.

Каждый тип речи характеризуется определенной тема­тикой, но каждому из них присуще и особое соотношение между первыми двумя лицами, т. е. отправителем сооб­щения и адресатом. Понятно, что не может быть речи без автора, но проявление «авторства» в различных случаях различно. Разговорная речь предполагает непосредствен­ное участие обоих первых лиц, и говорящий и адресат здесь конкретны и индивидуальны, причем — что существенно — соотношение между ними устанавливается в самом акте речи. При определенности этих лиц «3-е лицо» (тема разговора) никак не предопределено, т. е. «3-е лицо» (третья сторона) предельно неопределенно. Опре­деленность 1-го и 2-го лица заключается не только в их непосредственном присутствии, но и в их непосредствен-

²¹ В. В. Виноградов. Итоги обсуждения вопросов стилистики. -ВЯ, 1955, № 1, стр. 83.

57

ной «индивидуальности». Если выступает даже (в соответствии с глагольным выражением лица) так называемое обобщенно-личное 2-е лицо — это лицо, не осложненное никакими другими зависимостями. Что касается экспрессивно-стилистической транспозиции личных форм глагола, то она, как известно, свойственна именно разговорной речи прежде всего (А он еще возражает! Кому говорят! и т. п.).

По-иному обстоит дело в тех типах высказываний, ко­торые мы встретим в различных типах письменной речи, т. е. в тех типах речи, которые были отнесены выше к собственно функционально-речевым стилям, а также в ху­дожественной литературе.

Художественное повествование обычно организовано так, что там по ходу событий устанавливаются самые разнообразные отношения между действующими лицами, отраженными в глагольных формах лица. Но в любом тексте есть еще и другие первые два лица — 1-е лицо повествователя и 2-е лицо того, к кому так или иначе обращен этот текст. 1-е лицо художественного произведения получило в исследованиях наших лингвистов истол­кование как образ автора.

Образ автора связан со всей композиционной органи­зацией произведения, с распределением «света и тени», с приданием повествованию характера объективности (вроде репортажа с места событий) или же характера взволнованного рассказа небеспристрастного очевидца событий.

Формы авторского вмешательства в повествование чрезвычайно разнообразны. Вот несколько примеров из повести С. Антонова «Дело было в Пенькове».

1. Еще в ту пору, когда он учился в педтехникуме... впрочем, пожалуй, достаточно уделять внимания этому городскому персонажу - колхозных писателей и так упрекают, что они отвлекаются на посторонние темы, описывают городских людей и даже сочиняют про них рассказы. Обратимся лучше к Матвею.

2. Что это значило — не понять непосвященному человеку, но мы в свое время познакомимся с Уткиным, потому что ему суждено сыграть некоторую роль в нашей повести и даже посодействовать, чтобы она пришла к благополучному концу.

3. Это был примерный и безотказный колхозник, а на работу он не вышел потому, что обиделся на бригадира Тятюшкина. Од-

58

нако в нашей повести он больше не появится, и мы не станем описывать его жилище, а пойдем дальше за своими героями.

4. Матвей нащупал скамейку и сел. Ему было скучно. «Уезжать надо, — подумал он. — Подаваться на производство».

Может быть, он и уедет.

Но когда-нибудь через много лет неожиданно, ни с того ни с сего, вспыхнет в его памяти эта темная ночь... И тогда он впервые поймет...

5. Однако мы уверены, что работа в Пенькове наладится, хотя бы потому, что Иван Саввич начал улыбаться Тоне.

Независимо от того, обнаруживает ли себя автор в такой намеренно демонстративной форме, его образ раскрывается всем повествованием. Он проявляется в том, как организуется время повествования, в том, становятся ли известными читателю намерения героев, комменти­руются ли их действия, как соотносятся в повествова­нии действия персонажей и их мысли и переживания, в том, наконец, с точки зрения одного или нескольких уча­стников событий дается оценка этим событиям, чередуют­ся ли эти точки зрения или читатель все время ставится на точку зрения только одного персонажа и т. д.

Гораздо менее изучена — и в лингвистическом и в литературоведческом плане — роль в художественном пове­ствовании 2-го лица, т. е. читателя. То, как он представлен в повествовании (ср. прямые обращения к нему или такой тон повествования, как будто о читателе не может быть и речи, как будто повествование ведется как-то само по себе), тоже накладывает свой отпечаток на стиль про­изведения. Но не на стиль языка, если следовать соответствующему терминоупотреблению. Во всем многообразии проявлений первого и второго лица и состоит специфика того «стиля языка», реализацией (или манифестацией) которого служат тексты художественных произ­ведений.

И 1-е, и 2-е лицо представлены в них как бы услов­но, могут отступать на задний план перед «3-м лицом» (изображаемым, темой повествования), их роль в органи­зации текста опосредствована художественным замыслом, интонацией произведения, вообще проявляется через «третью сторону», в конечном счете ее раскрытию и под­чинена.

59

Официально-деловая речь характеризуется обязательным присутствием 1-го и 2-го лица, но их выражение и проявление предельно стандартизовано, как стандартизо­вана и сама форма речи. Любой деловой документ должен содержать ясное и прямое обозначение 1-го лица, но это «юридическое лицо», точно так же как и 2-е лицо²². Собственно «личные» отношения в официально-деловой речи всегда так или иначе отстранены: и автор и адресат здесь получают опосредствованное выражение — это «должностное лицо», «учреждение», «клиент» и т. д., сфера их общения соответственно ограниченна.

Официально-деловой речи с ее соотношением «сторон» в этом смысле противостоит научная речь, где форма изложения как бы отстраняет представление и о 1-м и о 2-м лице.

Дело, конечно, не в том, что автор научного произведения менее себя обнаруживает, чем автор произведения литературно-художественного — в каком-то плане он обнаруживает себя даже в большей степени, ср. так называемое авторское 1-е лицо множественного числа, которое проявляется именно в научном жанре, причем варьирование единственного и множественного числа (ср. я считаю и мы считаем) может остаться здесь почти незамеченным, в то время как любая форма прямого обнаружения автора в художественном произведении неизменно обращает на себя внимание и становится значимым элементом текста. Дело, конечно, и не в том, что в научных текстах не могут встретиться обращения к читателю. Такие обращения вполне возможны в научных текстах. В целом ряде научных исследований проявляется

²² Само их обозначение должно соответствовать установленным формам. В сатирической повести так отражено должностное соотношение сторон:

Если, скажем, пишем тому же Соколову — ему надо просто печатать «т. Соколову». Одно «т» и точка. Начальнику дорожного отдела надо добавить — «тов. Крючкину». Директору элеватора надо печатать полностью - «товарищу Родионову И. Г.». Инициалы после фамилии. Мы с ним равновелики. Завивалову надо уже полностью.

— А если выше? — спросил Стряпков.— Очень просто. В область имя и отчество надо перед фамилией печатать: «Товарищу Ивану Константинычу Разумову». А там, допустим, понадобится брату послать, то надо будет добавить: «Уважаемому товарищу Петру Михайловичу Каблукову»... (Арк. Васильев, Понедельник — день тяжелый).

60

и индивидуальный стиль автора, индивидуальная манера изложения. Таким образом, речь идет не о какой-либо «обезличенности» научных текстов как их непременной примете или их стилистическом идеале. Отстраненность первых лиц заключается в том, что научное изложение представляет собой сообщение о фактах, существующих объективно, вне зависимости от воли автора и вне его текста.

Авторский стиль изложения может облегчать или затруднять восприятие содержания, он может нравиться или раздражать, но в научной работе нас в общем-то интересует только ее содержание, и, по-видимому, никто не читает специальных исследований ради их стиля.

Характерно, что многие сведения, которые не касаются непосредственно нашей специальности, мы черпаем из научной или научно-популярной литературы, подчас даже не обращая внимания на фамилию автора или забывая ее вскоре по прочтении книги, в которой нас интересовало что-то, что объективно существует независимо и отдельно от этой книги. В этом и состоит особенность научного стиля как разновидности языка, которая так или иначе проявляется в самых разнообразных научных текстах. Когда сообщается, что:

В кристаллах типичных металлов характер связи между частицами определяется в первую очередь тем, что металлами являются те элементы, в атомах которых имеются слабо связанные электроны. Именно этим определяется металличность. Все свойства, характерные для металлов, вызываются наличием таких электронов. В кристалле слабо связанные электроны более или менее легко переходят от одного атома к другому²³, —

или что:

К западному делению северного фасада примыкает высокая двухэтажная пристройка из двух квадратных в плане частей, из которых правая целиком выступает за линию главного (западного) фасада собора. Стена башнеобразной пристройки ограничена по углам и членится по длинной стороне высокими лопатками, на которые опираются килевидные арки; левая часть перекрыта односкатной кровлей, над правой — надложена колокольня со шпи-

²³ В. А. Киреев. Краткий курс физической химии. М.» 1959, стр. 113.

61

лем, заменившая в 1807 г. старую шатровую, изображенную на рисунке 1801 г.24 и т.п. —

то сообщение дается в форме объективной констатации фактов, независимой от субъекта речи и ее адресата. Именно логика самих фактов в идеале определяет логический ход изложения. На долю автора приходится как бы только их «аранжировка» и объяснение. Понятно, что объяснение зависит от исследователя. Само получение фактов во многих случаях зависит от результатов эксперимента, придуманного и осуществленного эксперимента­тором, от разнообразных разысканий, ход и направление которых опять-таки определяются тем, кто их осуществляет. Но важно то, что все, о чем сообщается в научном сообщении, представлено как существующее независимо и от воли автора и от самого сообщения об этих фак­тах в данном конкретном тексте с возможным его ин­дивидуально-стилистическим своеобразием.

Источник такой информации, конечно, далеко не всегда безразличен. Определение источника важно для определения достоверности научной информации, надежности политической информации и т. д. Однако важно, что во многих случаях такая информация дается в форме объективно-внеавторского сообщения, в котором 1-е лицо как бы устранено, а 2-е лицо предполагается вне каких-либо ограничений, которые обусловлены в таком случае лишь тематикой сообщения.

Так, в лингвистическом утверждении:

«Предикативность не всегда выражается в предикативной связи между частями или членами предложения. Предикативность может быть присуща предложению в целом и не вызывать его расчленения (например: Молчать! Жа­ра. Светает.)» — сообщение дано в форме объективной констатации фактов, и адресовано оно неопределенно широкому кругу лиц, интересующихся проблемой предикативности. Суждение же об обоснованности этого утверждения связано, конечно, с представлением об авторитетности его автора, с представлением, которое опять-таки может меняться в зависимости от того, кем конкретно представлено 2-е лицо.

²⁴ Я. Я. Воронин. Зодчество северо-восточной Руси XII—XV веков, т. I. М., 1961, стр. 414.

62

В этом состоит принципиальное отличие научных текстов, если их рассматривать как определенное отражение, определенную конкретную модификацию именно стиля языка, от текстов художественных произведений и от официально-деловых текстов.

События литературно-художественного произведения существуют в данном тексте, они конструируются текстом, особенностями «отбора и расстановки» слов. От особенностей словесной организации художественного произ­ведения зависит характер описываемого, изображаемого. Вне самих строк стихотворения «Я помню чудное мгно­венье...» этого события нет.

То, что описывается в научном произведении, предполагается существующим (существовавшим и т. д.) независимо от данного текста, так же как от 1-го и 2-го лица. Устанавливаемая автором закономерность, выдви­гаемая гипотеза имеют свою силу вне зависимости от стилистической организации соответствующего текста, от проявления в нем авторского я, вообще — личности автора, а лишь постольку, поскольку отражают объективную реальность.

Понятно, что научная значимость выдвигаемой гипотезы может в значительной степени определяться лич­ностью автора, но это опять-таки конкретная личность, а не конструируемая в самом тексте, как «образ автора» художественного произведения.

Отношения, которые отображаются в официально-деловом документе, именно в этом документе получают свое юридическое значение, т. е. именно в тексте устанавливается их особое качество. В соответствии с этим организуется и язык документа; он должен быть основан на общественно-закрепленных формулах, выражающих юридические отношения. В официальном документе формулы, выражающие юридические отношения, одновременно являются средством установления этих отношений для конкретного лица или лиц (коллектива, общества в целом и т. д.) или средством соотнесения конкретного факта, события с системой официальных норм, средством его юридической квалификации и фиксации.

Особое место среди функционально-речевых стилей принадлежит публицистическому стилю. Присущая пуб­лицистическим произведениям направленность на воздей­ствие и убеждение устанавливает особые взаимоотноше-

63

ния между сторонами общения – обращающимися с речью и адресатом речи. Это не констатирующая, а императив­ная речь, она призвана не только сообщить о чем-то и не только выразить отношение к сообщаемому, но и вну­шить это отношение адресату, т. е. в конечном счете это речь, призванная воздействовать на убеждения или поведение читателя, на его оценку тех или иных факторов.

Соответствием публицистического стиля в устной речи является так называемая ораторская речь, близкая ему по функции, а соответственно и по своему строению.

Направленность на убеждение делает принадлежностью публицистического стиля известную систему доказательств, что сближает публицистические тексты в некоторых их частях с научными, которые в свою очередь в ряде случаев не лишены элементов публицистичности, так же как выступления на научные темы иногда могут приближаться к ораторской речи.

Заданная самим характером и назначением речи экспрессивность сближает публицистический стиль с разговорной речью и в отдельных моментах с речью художественной. Дело не столько в использовании отдельных элементов образности, в том числе и основанной на собственно языковых возможностях (многозначность, звуковые сближения и т. д.), сколько в некоторых общих чертах самой композиционно-синтаксической организации текста, а также в принципиальной открытости темы. Введение «посторонних» для основной темы эпизодов вполне возможно, разумеется, и в научном сообщении, но там это все-таки «инкрустация», в то время как в публицистической и ораторской речи переход от одной темы к другой всегда диктуется более общей темой, общей идеей высказывания. Публицистическая речь не связана тематически, единственное (но весьма существенное само по себе) ограничение, которое накладывается на ее содержание, исходит от общественной значимости привлекаемых к обсуждению явлений. Публицистическая (как и ораторская) речь предполагает вовлечение в обсуждение 2-го лица, предполагает его реакцию на сообщаемое.

В этом состоят основные, стилеобразующие свойства и особенности публицистической речи.

Поэтому не представляется решающим для определения «статуса» публицистической речи разрешение спора

64

о том, присуща ли публицистическому стилю «своя особая лексика». По мнению исследователя современного публицистического стиля А. К. Панфилова, «как и другие функциональные стили языка, публицистический стиль прежде всего характеризуется своей особой лексикой и фразеологией». Он возражает Е. Ф. Петрищевой, которая утверждает: «По нашим (пока еще предварительным) наблюдениям, в русском языке есть лексика, имеющая окраску научно-делового и официально-канцелярского стилей, слов же, которые имели бы газетно-публицистическую окраску, нет или очень мало» ²⁵.

А. К. Панфилов относит к публицистической лексике слова агитбригада, агитационно-массовый, агрессия, администрирование, активизация, активизировать, активист, актуальный, аллилуйщик, аполитизм, аполитичный, боевитость, безыдейный, застрельщик, новатор и др.²⁶

Отнесение некоторых из этих слов, особенно обозначающих реалии общественной жизни (агитбригада, агита­ционно-массовый, активист) или такие явления, как агрессия, к специально публицистической лексике не представляется бесспорным.

Но и само существование особых публицистически окрашенных слоев лексики не является непременным условием существования стиля. Более существенно в этом смысле особое употребление слов, которое отмечает дальше А. К. Панфилов, указывая на ряд слов, которые только в переносных значениях имеют «публицистическую окрашенность» (вахта, сигнал и др.). «То же самое можно сказать и о публицистически окрашенных фразеоло­гизмах типа „,пиратские действия“, „цепной пес“, которые, впрочем, в прямом значении и не являются фразеологизмами» ^2Т.

Еще более существенным для публицистического сти­ля представляется то, на что обращает внимание А. К. Пан­филов, говоря об употреблении слов оценочного характе­ра. «Характерным признаком публицистически окрашен­ных слов и выражений, — пишет он, — является их эмо­ционально-экспрессивный, оценочный характер. Иначе

^?5 Е. Ф. Петрищева. Употребление стилистически окрашенных слов.— РЯШ, 1967, № 5, стр. 39.

^?6 А. К. Панфилов. Лекции по стилистике русского языка. М., 1972, стр. 82.

^?7 Там же, стр. 83.

65

говоря, у них почти у всех или во всяком случае у подавляющего их большинства имеется двуплановая стилистическая окрашенность. С одной стороны, здесь есть слова и выражения положительно-оценочные: «застрельщик», «труженик», «ударник» и т. п. С другой — слова и выражения, имеющие отрицательно-оценочную окрашенность: «вояж», «обывательский», «наводнить», «насаждать», «пособник», «примиренческий» и т. п.» ²⁸

При установлении функциональных разновидностей современного литературного языка неизбежно возникает вопрос о месте «языка газеты».

В силу различных причин в газетном языке быстрое, чем где бы то ни было, получают письменное отражение те изменения, которые происходят в разговорной речи. Это обстоятельство побуждает исследователей, стремя­щихся изучить процессы, характерные для современного языка, обращаться к материалу газет. Отдельные языко­вые явления в области современного словоупотребле­ния, фразеологии, синтаксиса, представленные газетным материалом, изучены в настоящее время достаточно хорошо ²⁹. Однако на вопрос о том, какое место принад­лежит газетному языку среди других функциональных разновидностей языка, трудно дать вполне бесспорный ответ.

Здесь возможны различные точки зрения. В исследовании, специально посвященном языку газе­ты, В. Г. Костомаров стремится доказать, что язык массо­вой коммуникации представляет собой особый вид «функ­ционально-стилевых единств»³⁰.

Для такого понимания статуса газетного языка есть известные основания. С точки зрения той концепции функционально-стилевой дифференциации, которая была изложена выше, язык газеты, безусловно, представляет собой особый вид применения общелитературного языка. В газете реализуется особое, при этом вполне определен­ное отношение «сторон» речевого общения — отправите-

²⁸ А. К. Панфилов. Указ. соч., стр. 83.

²⁸ См. книгу Н. Ю. Шведовой «Активные процессы в современном русском синтаксисе» (М., 1966), а также статьи Ю. А. Бельчикова, В. П. Вомперского, В. П. Фелипыной, Л. И. Рахмановой и Н. И. Формановской и др.

³⁰ См.: В. Г. Костомаров. Русский язык на газетной полосе. Изд-во Московского ун-та, 1971.

66

лем здесь выступает «коллективный автор», адресатом является так называемый массовый читатель, тематика обусловлена актуальностью сообщаемых сведений именно для данного момента. Однако все это относится главным образом к определенной части газетного материала — к сообщениям о событиях. Несомненно, в настоящее время можно говорить о существовании в ряду других письмен­ных стилей особого функционального стиля — газетно-информационного. В какой мере с лингвистической точки зрения он связан с языком других газетных жанров, ос­тается спорным.

В. Г. Костомаров считает, что «сегментация знакового продукта массовой коммуникации на усредненные стан­дарты и их повторяющееся использование не оптималь­ны для надежного кодирования и передачи информации. Природа помех диктует тут разбиение этого продукта на контрастирующие сегменты, т. е. выделение, кроме стан­дартизованных, эмоционально-вербующих... С точки зре­ния знакового продукта («слов, которыми говорится»), газетную коммуникацию при всем ее фактическом рече­вом многообразии следует рассматривать как набор проти­вопоставляемых экспрессивных и стандартизованных сег­ментов. При этом их маркированность и нейтральность может существенно отходить от аналогичного общеязыко­вого противопоставления; она конструктивна и, соответ­ственно прямолинейна. Газетный текст в этом смысле синкретичен, пользуется без ограничений «всем языком», но с обязательным осуществлением «созидающего взры­ва» ³¹.

Отстаивая мысль о «единстве газетного языка», В. Г. Костомаров пишет: «Квалифицируя газетный язык, следует прежде всего заметить, что — при всей последова­тельности и даже прямолинейности воплощения единой конструктивной идеи — он отличается подчеркнутой материальной неоднородностью, заданной гетерогенностью. Если угодно, его природным стилевым признаком высту­пает стилистическая антигомогенность. «Языковая сторо­на» тут значительно слабее, чем в традиционных стилях, а складывающиеся соотношения структурно не кристал­лизуются: нет, например, словарно закрепляемых «газетизмов» (более того, они неизбежно гиперхарактеристич-

³¹ Там же, стр. 82—83.

67

ны и ликвидируются в имманентных процессах обновления газетной фразеологии), хотя много профессионализмов, канцеляризмов, поэтизмов, жанровое расслоение тут производит впечатление «необъединимости» и предстает именно поляризацией жанров». 32

По мнению автора, «язык массовой коммуникации, по-видимому, следует терминировать как оформляющийся новый тип функционально-стилевых единств, в которых идет процесс опробования возможных путей реализации общего конструктивного принципа, более активный и ме­нее структурно и традиционно обоснованный, чем в сло­жившихся исторических стилях, и широко вовлекающий в сферу своего влияния внеязыковые технические возмож­ности. В современном русском языке тогда следует вы­делить, наряду с типом книжных и типом разговорных стилей, особый уровень функционально-стилевой диффе­ренциации — тип массово-коммуникативных стилей. На­глядным их отличием от разговорных и книжных стилей можно считать прежде всего принципиально новое отно­шение к устной и письменной формам существования языка» .33

Как видно из приведенной цитаты, исследователь счи­тает «язык массовой коммуникации» оформляющимся (а не оформившимся) «типом функционально-стилевых единств». То, что автор называет «подчеркнутой мате­риальной неоднородностью, заданной гетерогенностью» языка газеты, соотносимо в своих частях с теми типа­ми речи, которые достаточно определенны в материаль­ном, языковом отношении. Так, именно в газете получает свою реализацию публицистический стиль; литературно-художественные произведения, печатающиеся в газетах, безусловно, принадлежат художественной речи, а статьи на научные темы в целом не выходят за рамки научного стиля.

В исследовании, посвященном процессам, происходя­щим в современном русском синтаксисе, Н. Ю. Шведова отмечает: «Обозначение „газетный язык“ употребляется здесь не как термин и, конечно, не в смысле самостоя­тельной системы, противопоставленной системам „,языка“ художественной литературы, разговорному языку и т. п.

³² В. Г. Костомаров. Указ. соч., стр. 256-257.

³³ Там же, стр. 258—259.

68

Под «газетным языком» здесь понимаются все те материалы — разнообразные по стилистической направленно­сти и даже по своему отношению к норме, которые объ­единяются газетной полосой как документом, направля­ющим к массовому читателю сообщения...».34

Особое место в газете занимает тот вид сообщений, с которым может быть связано представление об отдель­ном газетно-информационном стиле, выделяемом наряду с другими письменными функциональными стилями (научным, официально-деловым, публицистическим). Соб­ственно, с этой частью газетного материала обычно и связывается представление о «газетном языке», именно здесь в наибольшей мере воспроизводятся те языковые «штампы», которые нередко привлекают внимание пишущих о культуре речи. «Материальная», т. е. языковая, сторона газетной информации представляет собой достаточно определенную и сложившуюся величину. Га­зетная фразеология более или менее устойчива³⁵, син­таксис, отвечая требованиям точности и однозначности, максимально отделен от особенностей, присущих разго­ворной речи (ср. отсутствие присоединительных конст­рукций, изолированного именительного со значением оценки и т. д.).

По существу и В. Г. Костомаров, настаивая на един­стве газетного языка, понимает его как «весь язык», но «только» «специфически прикрепленный, деформирован­ный и видоизмененный особым принципом функциональ­но-стилевой конструкции».³⁶ Таким образом, речь может идти в основном о конструктивной и композиционной зна­чимости тех стилевых пластов, которые организуют «язык газеты» как нечто целое,— ведь в газете научный, офи­циально-деловой и публицистический стили не имити­руются (как нередко имитируются черты этих стилей в литературно-художественных стилях), а именно воспро-

³⁴ Н. Ю. Шведова. Указ. соч., стр. 10.

³⁵ Ср. перифрастические обозначения вроде белое золото, голубая целина, люди в белых халатах и т. п., воспроизводимые не только в очерках и т. п., но и включаемые в собственно инфор­мационные сообщения. «Сухие» сообщения о политических со­бытиях часто предваряются оценочными заголовками, напри­мер: Вояж министра; Сборище реваншистов; Судилище над патриотами; Домогаются военных баз; Ястребы не унимаются и т. п.

³⁶ В. Г. Костомаров. Указ. соч., стр. 246.

69

изводятся в соответствии с содержанием помещаемого на газетных страницах материала (причем если информа­ция о событиях обычно дается безо всякого включения в нее «автора» сообщения, то указанные тексты отнюдь не безличны в этом смысле).

Специальная тематика и при устном общении требует от говорящих воспроизведения определенных черт соответствующего функционального стиля, оформления своей речи в соответствии с диктуемыми этим стилем особен­ностями. Понятно, однако, что непосредственность обще­ния, реальное присутствие собеседника или собеседни­ков, характер обстановки, в которой протекает общение, не могут не накладывать своего отпечатка и на строе­ние самой речи. Вряд ли было бы оправданным, однако, на основании того, что в диалог на специальную тему могут врываться элементы разговорно-обиходной речи, считать такой диалог уже чисто «разговорным». Сама возможность отграничения этих элементов свидетельст­вует лишь о неполном проявлении стиля, об известной контаминации речевых средств, вызванной формой обще­ния, а не об окончательном переключении речи в иную стилистическую сферу. Такая контаминация тем более не может свидетельствовать об отсутствии самой нормы языкового стиля.

Совершенно ясно, что и при устном общении на дело­вые темы степень официальности речи определяется взаимоотношениями реально общающихся лиц, но черты официально-делового стиля во всех таких случаях не могут быть представлены полностью, так как этому пре­пятствует сама форма речи, исключающая строго стан­дартизованное сопоставление сторон. Отступление от нор­мы и темы официального разговора, ее нарушения бывают вызваны самыми разнообразными причинами. Ср. эпизод из повести Куприна «Молох»:

При виде инженеров он с усилием приподнялся. — Здравствуйте, господа, — сказал он сиплым басом, протягивая им поочередно для почтительных прикосновений свою огромную пухлую руку. — Ну-с, как у вас на заводе?

Шелковников начал докладывать языком служебной бумаги. На заводе все благополучно. Ждут только приезда Василия Терентьевича, чтобы в его присутствии пустить доменную печь и сде-

70

лать закладку новых зданий…Рабочие и мастера наняты по хорошим ценам. Наплыв заказов так велик, что побуждает как можно скорее приступить к работам.

Квашнин слушал, отворотясь лицом к окну, и рассе­янно разглядывал собравшуюся у служебного вагона толпу.

Вдруг он прервал директора неожиданным вопросом:

— Э... па... послушайте... Кто эта девочка?

Понятно, что письменная форма делового общения, как правило, не располагает к таким отступлениям.

В современном обществе людям приходится и говорить, и писать на самые разнообразные темы и в самых различных ситуациях. Естественно, что форма речи — устная или письменная — не может не влиять на струк­туру высказываний. Однако вряд ли имеет смысл игно­рировать то обстоятельство, что черты, которые харак­теризуют «разговорную речь»,— это черты устной речи, лишь частично воспроизводимые в письменных текстах (главным образом — в художественной литературе), в то время как все основные особенности функционально-речевых стилей восходят к письменной форме. Устное общение на деловые или научные темы, естественно, допускает самый широкий диапазон варьирования речевых средств — в зависимости от ситуации и взаимоотношения уже реально представленных лиц. Было бы бессмысленно спорить о том, следует ли относить соответствующие высказывания к разговорной речи или же нужно рассматривать их как трансформированное проявление того или иного функционально-речевого стиля. Если в устной речи в достаточной степени воспроизводится то соотношение между сторонами общения, которое характерно для письменно закрепленного стиля, то естественно рас­сматривать соответствующие высказывания как устное отражение данного стиля. Но в связи с присутствием реальных 1-го и 2-го лица как непосредственных участников общения здесь, конечно, всегда возможны пере­ходы речи из одной стилистической тональности в другую; возможно вторжение разговорных элементов, кото­рое разрушает стилистическое единство речи, но не создает, по-видимому, никакого нового единства. Если мы услышим (и зафиксируем) что-нибудь вроде Только дурак может считать, что подлежащно-сказуемостная схема может быть наложена на все синтаксические кон-

71

струкции — мы будем иметь дело с контаминированной в стилистическом отношении фразой, которая, возможно, как-то характеризует говорящего, но вряд ли дает что-либо для собственно стилистических наблюдений. Нет оснований смешивать «разговор на научную тему» с разговором по поводу научной работы. Ср.: А ты пробовал объяснить это ион-радикальным процессом окисления? — А то нет! или пример, приведенный в статье О. А. Лаптевой, — Ему для защиты, да? Три месяца надо. А. П. С. ему говорит: у вас как минимум работы остается на 3 года³⁷. В первом примере от научного стиля — только составной термин (что само по себе недостаточно, чтобы видеть в соответствующем разговоре какое-либо отражение этого стиля), второй — вообще не выходит за рамки разговорной речи, как она была определена выше.

Попытке разграничить функциональные разновидно­сти языка не должно препятствовать и несомненное существование смешанных речевых жанров, как и таких ситуаций, где смешение стилистически разнородных элементов почти неизбежно. Например, речь различных участников судебного разбирательства вряд ли способна представить какое-либо стилистическое единство, но также вряд ли было бы правомерно отнести соответствую­щие фразы целиком к разговорной или целиком официально-деловой речи. Жанр критической статьи предполагает совмещение научного и публицистического стиля и т. д.

Но и смешение, и совмещение разнородных стилистических элементов возможно, естественно, только потому, что сами по себе они разграничены в языке. Представ­ление об этом разграничении явно присутствует в созна­нии говорящих, всегда так или иначе меняющих «манеру речи» в зависимости от ситуации и темы. В условиях двуязычия ситуация и тема разговора могут вызывать переход от одного языка к другому. «Характер языково­го взаимодействия, — писал В. А. Аврорин, — при прочих условиях может меняться в зависимости от перемены темы коммуникативного акта. Нетрудно представить себе двух эвенков, разговаривающих друг с другом на эвен-

³⁷ О. А. Лаптева. Устно-разговорная разновидность современного русского литературного языка и другие его компоненты (статья вторая). «Вопросы стилистики», вып. 2. Изд-во Саратовского ун-та, 1974, стр. 102.

72

кийском языке, пока их беседа вращается вокруг вопросов охоты или оленеводства. На каком-нибудь другом языке, даже хорошо известном, им в этом случае, навер­ное, было бы затруднительно вести разговор. Но переход на новую тему, скажем, на тему о работе двигателя вездехода или о выборе депутатов в Советы, почти автоматически вызывает смену языка беседы. Они скорее всего перейдут при этом на русский язык, а в отдельных случаях — на якутский или бурятский языки» ³⁸.

В статье «Язык и народность», коснувшись вопроса о двуязычии, А. А. Потебня писал: «Тютчев представ­ляет поучительный пример не только того, что различ­ные языки в одном и том же человеке связаны с раз­личными областями и приемами мысли, но и того, что эти различные сферы и приемы в одном и том же чело­веке разграничены и вещественно» ³⁹.

Когда смешение разнородных в функционально-сти­листическом плане элементов языка не оправдано темой сообщения, оно приводит к комическому эффекту, что часто демонстрировалось и писателями, и лингвистами. Прием «стилистического сдвига» постоянно используют фельетонисты. Вот один из многочисленных примеров. Газетный фельетон начинается так:

«Дорогая Любаня! Вот уже и весна скоро, и в скверике, где мы с тобой познакомились, зазеленеют листочки. А я люблю тебя по-прежнему, даже больше. Когда же, наконец, наша свадьба, когда мы будем вместе? Напиши, жду с нетерпением. Твой Вася».

«Уважаемый Василий! Действительно, территория сквера, где мы познакомились, в ближайшее время зазеленеет. После этого можно приступить к решению вопроса о бракосочетании, так как время года — весна — является порой любви. Л. Буравкина».

Бедный Вася! Можно только себе представить, что бы с ним случилось, если бы почта принесла такой ответ от любимой девушки. Другое дело официальные ответы официальных лиц.

Многие исследователи, которые касаются вопроса о «стилях языка», отмечают их связь с определенными «сферами общения», что, несомненно, правильно отражает зависимость функционально-стилистической диф-

³⁸ В. А. Аврорин. Проблемы изучения функциональной стороны языка. Л., 1975, стр. 76.

³⁹ А. А. Потебня. Эстетика и поэтика. М., 1976, стр. 263.

73

ференциации литературного языка от цели и характера языковой коммуникации. Однако почти не делалось попыток сколько-нибудь последовательно очертить эти сферы. Более или менее подробно на этом вопросе остановился в своей последней книге В. А. Аврорин.

Перечисляя «важнейшие сферы использования языка», В. А. Аврорин выделил следующие:

1) сфера хозяйственной деятельности; 2) сфера общественно-политической деятельности; 3) сфера быта; 4) сфера организованного обучения; 5) сфера художественной литературы; 6) сфера массовой информации; 7) сфера эстетического воздействия; 8) сфера устного народного творчества; 9) сфера науки; 10) сфера всех видов делопроизводства; 11) сфера личной переписки; 12) сфера религиозного культа⁴⁰.

В. А. Аврорина интересовало главным образом употребление в соответствии с названными сферами родного или неродного языка, «литературной формы» или «диалектной формы» родного языка, причем в условиях двуязычия. Независимо от этого, как нетрудно заметить, выделенные таким образом «сферы» явно несоотносительны и перекрещиваются друг с другом. Так, выделив «сферу художественной литературы», автор выделяет затем «сферу эстетического воздействия», к которой «наряду с художественной литературой... относятся художественные кинофильмы, спектакли, концерты, художественная самодеятельность речевых жанров, причем не только, так сказать, в непосредственной натуре, но и в трансляции по радио, телевидению, а также в воспроизведении записей на пластинки и магнитную ленту». ⁴¹ Сферы «хозяйственной деятельности» и «делопроизводства» разграничиваются, как видно из их характеристики, на основе того, в устной или письменной форме происходит общение, но «сфера общественно-политической деятельности» предстает неразграниченной в этом плане и т. д.

По-видимому, следует согласиться с В. А. Аврориным, когда он пишет: «Сфер общественной деятельности — бесконечное множество. Но лингвисту нет надобности все их подвергать особому рассмотрению. Целесообразно ограничиться лишь теми, которые выделяются особыми

⁴⁰ В. А. Аврорин. Указ. соч., стр. 75—83.

⁴¹ Там же, стр. 79.

74

типами языкового взаимодействия» 42. Когда речь идет не о межъязыковом взаимодействии, а о взаимодействии функционально обусловленных разновидностей определенного литературного языка, можно думать, что целесообразно прежде всего выделить такие «сферы использования языка», которые уже сами по себе предполагают различный характер языкового общения.

Это, во-первых, непосредственное непринужденное общение, не связанное со специальной тематикой; во-вторых, использование языка в строго очерченных тематически рамках; в-третьих, эстетически обусловленное применение языка. В первом случае — это «разговорный язык», во втором — «специальный язык», в третьем — «язык художественной литературы». Поскольку обозначение «язык» не является здесь терминологически безупречным (хотя мы постоянно встречаемся с такими словосочетаниями, как «язык науки», «язык художественного произведения» и т. д., и вряд ли есть смысл обсуждать их допустимость), представляется возможным обозначить эти функционально обусловленные разновидности литературного языка как «разговорная речь», «специальная речь» и «художественная речь». По-видимому, именно данные разновидности наиболее соответствовали бы понятию «стиль языка», как оно намечалось в работах В. В. Виноградова. Однако если стремиться к терминологическому разграничению тех явлений, которые обычно разграничиваются (во всяком случае — многими исследователями), думается, обозначение «стиль» — и без того чрезмерно перегруженное — можно было бы сохранить (в его лингвистическом осмыслении) за теми типами речи, которые в наибольшей степени характеризуются однородной стилистической организацией, т. е. выделить, как это было сделано выше, в составе «специальной речи» такие «функционально-речевые стили», как научный, официально-деловой и публицистический, от которого, возможно, следует отграничить газетно-информационный.

Совершенно ясно, что был бы беспредметным спор о том, является ли разговорная речь также «стилем» или нет, является ли художественная речь «стилем» или

⁴² Там же, стр. 75.

75

нет. Если назвать наряду с научным, официально-деловым и публицистическим «функциональными стилями» также художественную речь и разговорную речь, т. е. включить в этот же ряд «стиль художественной литературы» и «разговорный стиль», обозначение «стиль» только получит иное осмысление. Р. А. Будагов, выступивший в «защиту» понятия «стиль художественной литературы»⁴³, обосновывает это понятие, в частности, такой схемой:

«Никто не сомневается, — пишет Р. А. Будагов, — в реальности нижнего ряда приведенной схемы — в стилях отдельных писателей. Но у некоторых исследователей обнаруживаются, как мы видели, известные колебания в правомерности выделения второго ряда — стилей литературных направлений. Другие соглашаются с признанием стиля классицизма или стиля романтизма, но берут под сомнение стиль реализма, ссылаясь при этом

⁴³ Ср.: Р. А. Будагов. В защиту понятия «стиль художественной литературы».— В сб.: «Человек и его язык». Изд-во Московского ун-та, 1976, стр. 204—211.

Очень странно звучит такое утверждение: «Интенсивное современное изучение функциональных стилей сопровождается тенденцией к выведению некоторых из них (разговорная речь, художественная литература) за рамки системы стилей. Эту тенденцию можно понять — она объясняется углублением в специфику стилей, но ее вряд ли можно признать плодотворной. При всех многообразных разветвлениях, «подъязыках», вариантах и т. д. литературный язык сохраняет свое единство» (Г. Я. Солганик. Системный анализ газетной лексики и источники ее формирования. Автореф. докт. дисс. М., 1976). Трудно понять, почему, только объединив все функциональные разновидности литературного языка названием «стиль», мы сохраним представление о его единстве.

76

на многообразие индивидуальных реалистических стилей... Подобная аргументация, однако, логически и исторически несостоятельна. Индивидуальное многообразие стилей писателей-реалистов действительно очень велико. Но при этом не снимаются и известные черты общности, которые отличают стиль всех писателей-реалистов от стиля всех писателей-романтиков или стиля всех писателей-классицистов... Следует, таким образом, считаться и с реальностью второго ряда... Но если стиль литературного направления есть уже известного рода абстракция (разумная и необходимая), то еще большей абстракцией является понятие стиля художественного произведения (верхний ряд нашей схемы)» ⁴⁴.

По мнению Р. А. Будагова, верхний ряд схемы «постулируется наличием среднего и нижнего рядов» ⁴⁵. Р. А. Будагов допускает при этом, что «стиль художественного произведения прямо несоотносителен с такими языковыми стилями, как разговорный или письменный» ⁴⁶. Вот именно эта несоотносительность и являлась основанием для отграничения художественной речи от «функциональных стилей». Но никто при этом не сомневался в том, что художественная речь отличается от других типов речи, что именно в художественных произведениях проявляется «эстетическая функция языка», в то время как в других типах речи «подобная функция не обязательна либо имеет совсем другое назначение» .47

Что касается постулирования верхнего ряда схемы «наличием среднего и нижнего рядов», то здесь уместны два вопроса.

Никто, например, также не сомневается в реальности «стиля» отдельных архитекторов (например, Бухвостова, Зарудного, Растрелли, Баженова, Захарова). Выделяются также стили различных направлений (например, «нарышкинский стиль», «стиль Петровской эпохи», «стиль классицизма», «стиль позднего классицизма, или ампира»). Постулируется ли этим «стиль архитектуры» вообще, хотя и различаются понятия архитектуры и строительства? Второй вопрос заключается в следующем. Если

⁴⁴ Р. А. Будагов. В защиту понятия «стиль художественной литературы», стр. 207-208.

⁴⁵ Там же, стр. 210.

⁴⁶ Там же.

⁴⁷ Там же, стр. 208—209.

77

верхний ряд приведенной схемы «постулируется» наличием среднего и нижнего рядов, то можно ли считать, что наличие «верхних рядов» также постулирует нижние ряды? Если «стиль художественной литературы» сопоставляется терминологически с научным стилем и «разговорным стилем», то предполагают ли последние наличие каких-либо «нижних» по отношению к ним «стилей»? Или — «постулируются» ли они также какими-либо «стилями»?

Думается, что ответ на эти вопросы не может быть положительным. По-видимому, при определении функциональных разновидностей я з ы к а нет надобности (и оснований) обращаться к литературоведческим категориям, как и учитывать все возможные типы применения языка (например, «телеграфный стиль» и т. п.) и индивидуальные особенности речи пишущих и говорящих. В плане исследования функционально-стилистической дифференциации языка существеннее определить те компоненты, которые составляют основные функциональные разновидности языка. Так, художественная речь включает в себя такие различные (в плане именно языковой организации) виды, как проза, поэзия и драма (языковые особенности которой так хорошо показал Р. А. Будагов в другой своей статье⁴⁸). О компонентах специальной речи уже говорилось выше как о функционально-речевых стилях. Совершенно ясно, что иной характер имеют различные проявления того, что называют разговорной речью. Как отмечалось уже в ряде исследо-

⁴⁸ Р. А. Будагов. О сценической речи. «Человек и его язык» стр. 215 и cл.

Отграничение области стихотворной речи как особой области стилистики намечалось уже в XVIII в.

«Первой попыткой внести ясность в понятие литературной нормы и возможных от нее отклонений была теория поэтических («стихотворческих») «вольностей», выдвинутая Тредиаковским. По существу это была попытка специально очертить и обособить область поэтической (стихотворной) речи как особый предмет стилистики. Здесь в особых целях допускалось обращение к тем формам и словам, которые не были нормативными для непоэтической речи, для живого общего употребления (последнее вместе с тем выдвигалось Тредиаковским как основной, регулирующий принцип для литературного языка в целом)», см.: Ю. С. Сорокин. К вопросу о сложении литературной нормы в русском языке XVIII века. «Проблемы нормы в славянских литературных языках...», стр. 187.

78

ваний, посвященных разговорной речи, особенности различных проявлений разговорной речи ситуативно обусловлены, в связи с чем выделяются «типичные ситуации» функционирования разговорной речи. Как пишет Е. А. Земская во «Введении» к коллективной монографии «Русская разговорная речь», в разговорной речи «ситуация является полноправной составной частью акта коммуникации, она вплавляется в речь. Многие элементы коммуникации не имеют вербального выражения, так как они даны в ситуации» (стр. 19).

Существенно отметить также, что именно к разговорной речи применимы те специальные категории, которые устанавливаются в социолингвистических исследованиях. Так, например, определение «статуса» участников коммуникативного акта и их «ролевых отношений»⁴⁹, естественно, имеет значение прежде всего в разговорной речи, так как в других функциональных разновидностях языка и статус и ролевые отношения участников коммуникации выступают только в опосредствованном виде или же устанавливаются, так сказать, условно (произвольно), как это происходит в художественных произведениях.

⁴⁹ См.: А. Д. Швейцер. К разработке понятийного аппарата социолингвистики.
«Социально-лингвистические исследования». М, 1976, стр. 38-39.